Яснослышание. Информационное поле.
“Есть посредине всего, между морем, сушей и небом,
Некое место, оно — пограничье трехчастного мира.
Все, что ни есть, будь оно и в далеких пределах, оттуда
Видно, все голоса человечьи ушей достигают.
Там госпожою — Молва; избрала себе дом на вершине;
Входов устроила там без числа и хоромы; прихожих
Тысячу; в доме нигде не замкнула прохода дверями;
Ночью и днем он открыт, — и весь-то из меди звучащей:
Весь он гудит, разнося звук всякий и все повторяя.
Нет тишины в нем нигде, нигде никакого покоя,
Все же и крика там нет, — лишь негромкий слышится шепот.
Ропот подобный у волн морского прибоя, коль слушать
Издали; так в небесах, когда загрохочет Юпитер
В сумрачных тучах, звучат последние грома раскаты.
В атриях — толпы. Идут и уходят воздушные сонмы.
Смешаны с верными, там облыжных тысячи слухов
Ходят; делиться спешат с другими неверною молвью,
Уши людские своей болтовнею пустой наполняют.
Те переносят рассказ, разрастается мера неправды;
Каждый, услышав, еще от себя прибавляет рассказчик.
Бродит Доверчивость там; дерзновенное там Заблужденье,
Тщетная Радость живет и уныния полные Страхи;
Там же ползучий Раздор, неизвестно кем поднятый Ропот.
Там обитая, Молва все видит, что в небе творится,
На море и на земле, — все в мире ей надобно вызнать!”
*
Смысл жертвоприношения:
“И заструился в эфире дым жертвы, бессмертным угодный;
Пламя свое унесло, остальное назначено пиру.”
*
Мискел из Аргоса.
“Некогда в Аргосе жил рожденный Алемоном некто Мискел,
— в те времена олимпийцам любезнейший смертный.
… Мискела страх обуял, и решил он родимых пенатов
К новым местам перенесть; возник тут в городе ропот,
И обвиняли его в нарушенье закона. Дознанье
Кончили судьи; вина без свидетелей всем очевидна.”
*
Древний способ суда:
“… Древний обычай там был, по камешкам белым и черным,
Брошенным в урну, решать, казнить или миловать должно.
Вынесли и на сей раз решенье печальное: черный
Камешек всеми подряд опускается в грозную урну.
Но, для подсчета камней лишь ее опрокинули, видят, —
Всех до единого цвет из черного сделался белым!”
*
Был неделю назад в селе… Стал участником убиения Кабана… Печальное для сердца зрелище… Когда «икластый» уже лежал в ожидании обжаривания огнем, я положил ему руку на еще теплую голову с ощущением вины и покаяния… И уже понял, как важен для меня был этот День и это Дело… Этот Кабан стал для меня своеобразным учителем… и Моментом осознания перехода в другую Дорогу жизни… Дело я выполнял безупречно, но — пол ночи не спал и понял для себя: нужно отказываться от мяса… Таков был вывод моих мыслей… Я для себя это решение принял — постепенно уводить себя от поедания чужой плоти… А вот сегодня — читаю стихи Овидия:
Познание.
“Был здесь из Самоса муж. Однако он Самос покинул,
С ним и самосских владык. Ненавидя душой тиранию,
Сам он изгнанье избрал. Постигал он высокою мыслью
В далях эфира — богов; все то, что природа людскому
Взору узреть не дает, увидел он внутренним взором.
То же, что духом своим постигал он с бдительным тщаньем,
Все на потребу другим отдавал, и толпы безмолвных,
Дивным внимавших словам — великого мира началам,
Первопричинам вещей, — пониманью природы учил он:
Что есть бог; и откуда снега; отчего происходят
Молнии — бог ли гремит иль ветры в разъявшихся тучах;
Землю трясет отчего, что движет созвездия ночи;
Все, чем таинственен мир. Он первым считал преступленьем
Пищу животную. Так, уста он ученые первый
Для убеждений таких разверз, — хоть им и не вняли:
“Полноте, люди, сквернить несказанными яствами тело!
Есть на свете и хлеб, и плоды, под которыми гнутся
Ветви древесные; есть и на лозах налитые гроздья;
Сладкие травы у вас, другие, что могут смягчиться
И понежнеть на огне, — у нас ведь ведь никто не отымет
Ни молока, ни медов, отдающих цветами тимьяна.
Преизобилье богатств земля предлагает вам в пищу
Кроткую, всем доставляет пиры без буйства и крови.
Звери — те снедью мясной утоляют свой голод; однако
Звери не все: и конь и скотина травою лишь живы.
Те ж из зверей, у кого необузданный нрав и свирепый, —
Тигры, армянские львы с их злобой горячей, медведи,
Волки лютые — тех кровавая радует пища.
Гнусность какая — ей-ей! — в утробу прятать утробу!
Алчным телом жиреть, поедая такое же тело,
Одушевленному жить умерщвлением одушевленных!
Значит, меж стольких богатств,
Что матерью лучшей, землею,
Порождены, ты лишь рад одному: плоть зубом жестоким
Рвать на куски и терзать, возрождая повадки Циклопов?
Значит, других не губя, пожалуй, ты даже не мог бы
Голод умиротворить неумеренно жадного чрева?
Древний, однако же, век, Золотым называемый нами,
Только плодами дерев да травой, землей воспоенной,
Был удовольствован; уст не сквернил он животною кровью.
Птицы тогда, не боясь, безопасно летали под небом
И по просторам полей бродил неопасливо заяц;
За кровожадность свою на крюке не висела и рыба.
Не было вовсе засад, никто не боялся обмана,
Все было мирно тогда. Потом, меж смертными первый, —
Кто — безразлично — от той отвратился еды и впервые
В жадное брюхо свое погружать стал яства мясные.
Он преступлению путь указал. Зверей убиеньем
Часто бывал и дотоль согреваем клинок обагренный.
Не было в этом вины: животных, которые ищут
Нас погубить, убивать при всем благочестии можно, —
Именно лишь убивать, но не ради же чревоугодья!
Дальше нечестье пошло; и первою, предполагают,
Жертвою пала свинья за то, что она подрывала
Рылом своим семена, пересекая тем года надежду.
После козел, объедавший лозу, к алтарю приведен был
Мстителя Вакха: двоим своя же вина повредила.
Чем провинились хоть вы, скот кроткий, овцы, на пользу
Людям рожденные, им приносящие в вымени нектар?
Овцы, дающие нам из собственной шерсти одежды,
Овцы, жизнью своей полезные больше, чем смертью?
Чем провинились волы, существа без обмана и злобы, —
Просты, безвредны всегда, рождены для труда и терпенья?
Неблагодарен же тот, недостоин даров урожая,
Кто, отрешив вола от плуга кривого, заколет
Пахаря сам своего; кто работой натертые шеи,
Коими столько он раз обновлял затвердевшую ниву,
Столько и жатв собирал, под ударом повергнет секиры!
Мало, однако, того, что вершится такое несчастье, —
В грех вовлекли и богов; поверили, будто Всевышний
Трудолюбивых быков веселиться может закланью!
Жертва, на ней ни пятна, наружности самой отменной, —
Пагубна ей красота! — в повязках и золоте пышном
У алтаря предстоит и, в незнанье, молящему внемлет;
Чувствует, как на чело, меж рогов, кладут ей колосья, —
Ею возделанный хлеб, — и, заколота, окровавляет
Нож, который в воде, быть может, приметить успела.
Тотчас на жилы ее, изъяв их из тела живого,
Смотрят внимательно, в них бессмертных намеренья ищут!
И почему человек столь жаждет еды запрещенной?
Так ли себя насыщать вы дерзаете, смертные? Полно!
О, перестаньте, молю. Прислушайтесь к добрым советам!
Если кладете вы в рот скотины заколотой мясо,
Знайте и чувствуйте: вы — своих хлебопашцев едите.
Бог мне движет уста, за движущим следовать богом
Буду, как то надлежит. Я Дельфы свои вам открою,
Самый эфир, возвещу я прозренья высокого духа;
Буду великое петь, что древних умы не пытали,
Скрытое долго досель. Пройти я хочу по высоким
Звездам; хочу пронестись, оставивши землю, обитель
Косную, в тучах; ступать на могучие плечи Атланта.
Розно мятущихся душ, не имеющих разума, сонмы
Издали буду я зреть. Дрожащих, боящихся смерти,
Ныне начну наставлять и судеб чреду им открою.
О человеческий род, страшащийся холода смерти!
Что ты и Стикса, и тьмы, что пустых ты боишься названий,
Материала певцов, — воздаяний мнимого мира?
Ваши тела — их сожжет ли костер или время гниеньем
Их уничтожит — уже не узнают страданий, поверьте!
Души одни не умрут; но вечно, оставив обитель
Прежнюю, в новых домах жить будут, приняты снова.”
Истинный Гимн Сосуществованию!..
